твой мечта
Красивая вьетнамка подала нам рис с мочой носорога. Я есть не стал, сославшись на отсутствие аппетита, мирно попивал чай с лунными сухарями и постоянно косился на ловкую вьетнамскую задницу служанки. Вертлявая и изящная, Мио-нинь радостно посматривала в мою сторону, и я подумал, что нынешней ночью мне, кажется, есть чем заняться.
После ужина, во время которого Заматон как обычно уронил очки в суп, все разошлись по комнатам. Минут через 10 в мою дверь постучали, я открыл — на пороге стояла Мио-нинь, благоухая какой-то очередной восточной дрянью; лукаво улыбаясь, она спросила, все ли у меня в порядке, и не надо ли мне чего.
"Очень надо",- ответил я, одной рукой затаскивая ее в комнату, а другой закрывая дверь на ключ. Хихикая, притворно сопротивляясь и неся всякую чепуху, она скоро оказалась на мне в чем мать родила, а то, чем мы занимались почти до утра, представить труда не составляет.
За два часа до рассвета она тихо ушла, оставив мне на память загадочное заболевание венерического характера, проявляющееся лишь в том, что про пьяни из ушей идет какой-то сиреневый дым. Позже лекарь Анти-Ной радостно сообщил мне, что это типичный случай так
называемой "паровозной лихорадки" и выписал какие-то оранжевые пилюли, которые я поначалу пить не стал, потому что дым из ушей всем нравился. Я перезаражал кучу народа, и с той поры наш славный полк именуется не "42й DIMO-AN", а "42й Дымоган" (не подумайте, я не трахал своих однополчан, заражение произошло через шлюх общего пользования, балластом таскающихся за нашей непобедимой
армией).
Потом я все-таки вылечился, потому что после военных действий в Рио-на-Крахме у меня развилась глазная болезнь, и от собственного дыма начали гноиться глаза. Но это уже совсем другая история. А пока я удаляюсь, стрельнув у тебя на прощание пару лунных сигарет и вот эту большую карамельку из вазочки. Солдату на войне так не хватает сладкого. Bis später, друг мой.
После ужина, во время которого Заматон как обычно уронил очки в суп, все разошлись по комнатам. Минут через 10 в мою дверь постучали, я открыл — на пороге стояла Мио-нинь, благоухая какой-то очередной восточной дрянью; лукаво улыбаясь, она спросила, все ли у меня в порядке, и не надо ли мне чего.
"Очень надо",- ответил я, одной рукой затаскивая ее в комнату, а другой закрывая дверь на ключ. Хихикая, притворно сопротивляясь и неся всякую чепуху, она скоро оказалась на мне в чем мать родила, а то, чем мы занимались почти до утра, представить труда не составляет.
За два часа до рассвета она тихо ушла, оставив мне на память загадочное заболевание венерического характера, проявляющееся лишь в том, что про пьяни из ушей идет какой-то сиреневый дым. Позже лекарь Анти-Ной радостно сообщил мне, что это типичный случай так
называемой "паровозной лихорадки" и выписал какие-то оранжевые пилюли, которые я поначалу пить не стал, потому что дым из ушей всем нравился. Я перезаражал кучу народа, и с той поры наш славный полк именуется не "42й DIMO-AN", а "42й Дымоган" (не подумайте, я не трахал своих однополчан, заражение произошло через шлюх общего пользования, балластом таскающихся за нашей непобедимой
армией).
Потом я все-таки вылечился, потому что после военных действий в Рио-на-Крахме у меня развилась глазная болезнь, и от собственного дыма начали гноиться глаза. Но это уже совсем другая история. А пока я удаляюсь, стрельнув у тебя на прощание пару лунных сигарет и вот эту большую карамельку из вазочки. Солдату на войне так не хватает сладкого. Bis später, друг мой.